АНДРЕЙ МАКАРЕВИЧ: «Я НЕ МАШИНА, А ЧЕЛОВЕК…»

АНДРЕЙ МАКАРЕВИЧ: «Я НЕ МАШИНА, А ЧЕЛОВЕК…»

Загрузка...

— В прошлом году, когда на Новом Арбате появился первый плакат «пятая колонна» с пятью фотографиями, в том числе и Бориса Немцова, я спросила у Немцова, какие чувства у него были, когда он увидел свой портрет на правительственной трассе.

Немцов ответил так: «Во-первых, я понимаю, что это признание наших заслуг. А, во-вторых, я считаю, что это очень достойные люди, все, с кем я рядом. В-третьих, я считаю, что это характеризует не нас, а скорее власть. Потому что вешать подобные баннеры на книжных магазинах — такое можно было представить в Германии 30-х годов, но представить себе такое даже в позднем Советском Союзе было нельзя». А какие у вас возникают чувства, когда вы видите свое изображение теперь уже на регулярно появляющихся баннерах на Новом Арбате или на полу вокзального туалета?

— Я стараюсь свои чувства не беспокоить этим. Не могу сказать, что мне это доставило удовольствие, когда это было в первый раз. Хотя компания действительно была достойная. А дальше, просто в силу того, насколько я способен сам собой управлять, я этого стараюсь не замечать.

— Но мне кажется, что вам не всегда это удается.

— Нет, не всегда, потому что я не машина, а человек, но в большой степени мне это удается. Потому что если на каждый чих реагировать, то не наздравствуешься.

— Ваша цитата: «Мразь всегда жила и живет среди людей, внутри людей. И чтобы она вдруг в одночасье заполнила пространство, совсем не обязательно ее вызывать — достаточно тихонько позволить. Это вам любой священник скажет, любой настоящий священник». Получается, что эта мразь в нашем народе была уже в избытке, если сейчас так поперла?

— Думаю, что в любом народе в большей или в меньшей степени это существует. Для того чтобы разбудить это дело, в одном случае, наверное, нужно больше усилий, в другом меньше. В нашем случае усилий потребовалось немного, потому что, к большому сожалению, люди у нас свободными так и не стали, и станут очень нескоро. Поэтому им очень легко задурить голову. Свободного человека зазомбировать невозможно, потому что он все подвергает собственной персональной оценке. А эти нет. Так обстоят дела. Можно сколько угодно расстраиваться по этому поводу, но это все равно, что расстраиваться по поводу плохой погоды, она от этого не улучшится.

— Еще одно ваше высказывание: «Давным-давно, я помню, еще Ельцин искал национальную идею, собирал интеллигентных дядей и искал, не нашел. А вот Путин нашел. В народном исполнении звучит примерно так: «Обама — чмо, американцы — пиндосы, Европа — гейропа, всех уроем». И, судя по рейтингам, работает высоко». Как вы считаете, почему именно это подействовало на электорат? Потому что это примитивно?

— Потому что это примитивно, это ярко и это отвечает огромному количеству комплексов, которые живут в наших людях. Между прочим, отчасти я в этом виню демократическую нашу прессу и телевидение 90-х. Потому что на протяжении 10 лет нам с утра до ночи рассказывали, как у нас все плохо. Я тогда еще молодому Саше Любимову говорил: «Это все интересно. Но я так устал от негатива с утра до ночи. Я уже знаю, что надо говорить. Но сколько можно про это рассказывать? Где одна маленькая, не придуманная, а какая-то реально хорошая новость? Ведь что-то же происходит. Ну вот где-то открылся хлебозавод, например. Ерунда, но позитив. Он говорит: «Нет, это никому не нужно».

— Но зато сейчас на телевидении сплошной позитив. В реальности, простите, жопа, а в телевизоре — позитив.

— У нас при всем желании не получается позитива, потому что то какой-нибудь траулер потонет, то какой-нибудь магазин сгорит. У нас раз в день что-нибудь обязательно происходит.

— Вот слова из вашей совсем недавно написанной песни «Разговор с соотечественником»:

А вот что написал тот самый «Главплакат», который развешивает на Новом Арбате баннеры с «пятой колонной» и которому за это ничего не бывает: «Коллектив «Главплаката» вынужден с прискорбием констатировать, что у заслуженного певца ртом Андрея Вадимовича Макаревича наблюдается усугубляющая фиксация на анально-фекальной теме, без нее теперь не обходится ни одна песня Макаревича, ни одно его интервью».

— Это неправда. Я могу перечислить большое количество песен, где эта тема не затрагивается вообще, но мне неинтересно с ними вступать в полемику, крайне неинтересно. Я не хочу вставать на их ступеньку и с ними разговаривать. Если происходящее у меня вызывает какие-то зашкаливающие эмоции, я лучше напишу песню про это и вывешу ее в Facebook.

— Когда вас массированно гнобили после выступления на Украине, вы обратились с письмом к Путину…

— Минуточку. Я к Путину обращался с письмами несколько раз, за что себя сам не очень одобряю, честно скажу. (В августе 2013 года Андрей Макаревич написал открытое письмо Путину о высоком уровне коррупции в России, в октябре 2013 года — еще одно письмо о коррупции. Поводом для этого послания стал четырежды погасший Олимпийский огонь во время эстафеты передачи Олимпийского огня. — Е. М.) Что касается этого <последнего> случая, мне было просто крайне неприятно, что все звучащее основано на абсолютном вранье. На абсолютном вранье. Я подумал: ну это наши центральные каналы (кстати, Первый канал был исключением)! Где их инструктируют? Их инструктируют в Кремле. Но, вообще говоря, мы выбираем президента, мы граждане, он гарант наших прав. К кому мы должны обращаться? Мы должны обращаться к гаранту нашей Конституции, если на всю страну с утра до ночи звучит вранье по моему поводу.

— Путин вам ответил?

— Нет. Он мне не ответил. Я успокоился, потому что все проходит, вот и это прошло.

— Но хотя бы травля прекратилась после этого обращения?

— Нет, конечно. Она довольно долго еще продолжалась, около полугода. А потом как-то стихла. Потому что нельзя в одну дудку все время дудеть, надо какой-то новый объект искать, новую тему.

— Андрей, вы говорили, что эта травля затеяна людьми из администрации президента…

— Я не берусь это утверждать на страницах такой уважаемой газеты, как ваша. Потому что любая информация должна иметь подтверждение. Никакого подтверждения у меня на этот счет нет. А те источники информации, откуда я это получил, это все не на бумаге и без печати. Поэтому — я так предполагаю.

— Мне кажется, что эта организованная травля была показательной, поскольку вы человек известный, популярный…

— Естественно. Они же не просто так выбирают… Нас выбирают не первый уже раз. Нас выбирали в конце 70-х годов, потом нас выбирали после Олимпиады-80, потому что долбить надо по тем, кого видно, тогда все остальные призадумаются. Ничего не изменилось в этом смысле. Технологии абсолютно одни и те же.

В 70-е мы были просто не той величины, и мы никому не принадлежали, мы ни к кому не относились. Но комитет за нами ходил, ОБХСС, на нас натравленный из горкома партии, за нами ходил. Мы очень раздражали с идеологической точки зрения, и в основном после того, как то ли «Голос Америки», то ли «Радио Свобода», то ли «Город Лондон Би-би-си» передали несколько наших песен и рассказали о том, как стремительно набирает популярность такой подпольный ансамбль, причем в основном благодаря своим стихам. Ну не могли же они не среагировать.

В 80-е прошла Олимпиада, потом умер Брежнев… При Андропове началось, при Черненко продолжилось все завинчиваться. При Черненко был потрясающий указ, который разрешал музыкантам, не будучи профессиональными композиторами, исполнять с эстрады, по-моему, не более 11 или 13 процентов собственных песен. Но это, как ни смешно, к идеологии имело далекое отношение. Это переполошился Союз композиторов, который вдруг понял, что тают ресторанные авторские, потому что по всей стране вдруг запели песни каких-то неизвестных людей. И, конечно, был донос в ЦК. А поскольку подписали его люди очень заслуженные, то тут же и отреагировали.

— А сейчас это все-таки идеология.

— Сейчас, конечно.

— Реакция Пескова на ваше письмо Путину вас удивила? Песков сказал: «То, что он <Макаревич> трактует как травлю, также можно назвать и реакцией общественного мнения. Вряд ли здесь стоит апеллировать к президенту».

— Так я не слежу за этим, клянусь вам. Вот вы мне какие-то рассказываете вещи, а я чем меньше об этом знаю, тем лучше себя чувствую. И когда я писал эти письма, которые вполне мог бы и не писать, между прочим, я совершенно не ждал, что завтра мне Владимир Владимирович ответит: «Дорогой Андрей, прочитал твое письмо и задумался…» Я же нормальный…

— Это было бы замечательно, если бы он вам так ответил.

— Наверное, но я этого не ждал.

— Но все-таки писали.

— Я говорю еще раз, я это писал для себя скорее. У меня что-то накипало и…

— Вы обратились, но ответа не последовало…

— Я перестал писать.

— Обидно же, что не ответил?

— Нет.

— Хорошо, если опять возникнет какая-нибудь подобная ситуация, опять надо к кому-то будет обратиться, к кому бы вы обратились?

— Ни к кому.

— После всей этой показательной травли у вас возникли проблемы с концертами по России, их стали отменять…

— Нету такого документа, который запрещает наши концерты.

— Да, но «телефонное право» не отменяли.

— Конечно. Вот куда не позвонили, не уследили, там происходят. Или позвонили, а им сказали: «Вы знаете, хорошо, отменим, только дайте нам документик». Тогда говорят: «Ну, смотрите, на ваше усмотрение, но чтобы без митингов». Хотя какие митинги на наших концертах? Это даже уже не смешно.

— А «Разговор с соотечественником» вы сейчас поете на концертах?

— Нет, я эти песни вообще не пою на концертах.

— А если просят?

— Мало ли чего просят. Знаете, интереснее всего публике, чтобы артист штаны снял, но это не все и не всегда делают.

— Но ведь вам наверняка хотелось бы исполнить эту песню?

— Нет. Это разные вещи. У меня сейчас несколько очень разных музыкальных проектов. Есть «Машина времени», которой через два месяца 46 лет исполнится, с которой мы недавно замечательно проехали по Германии, в Париже были, здесь играли, кстати, после этого, и ничего, все нормально как-то прошло. А есть «Оркестр креольского танго». Есть джазовая программа, которая называется «Идиш-джаз», с которой мы, совершенно неожиданно для меня, с очень большим успехом выступили в Америке и вот сейчас в Израиле. Вообще из России везти в Америку старый американский джаз — это большое нахальство. Тем не менее получилось. Поэтому у меня полно работы. При этом мы постоянно играем в клубах, на события такого масштаба никто внимания не обращает.

— А большие площадки…

— Это же еще и местная инициатива, это еще и местное руководство, которое часто хочет впереди паровоза пробежать. Да везде по-разному. Вот Сибирь у нас сейчас такая вообще интересная. Там, видите, то на спектакль обидятся, на оперу, то вдруг «Гражданскую платформу» начинают реформировать. Там много интересного происходит, в Сибири. Мы туда не едем… У нас там были концерты запланированы, но они отменились. Ну отменились, и ладно.

— Не по вашей инициативе?

— Нет. Они и планируются не по нашей инициативе. Вообще артист едет туда, куда его приглашают. Крайне было неприятно, когда Сегей Иванов, по телевизору выступая и в «Комсомольской правде»…

— Сейчас я скажу, что он сказал.

— Я помню, что он сказал: что, дескать, Кремлю больше делать нечего, как заниматься проблемами Макаревича. А проблема в том, что на него просто ходить перестали. Но это неправда, потому что там, где концерты все-таки не отменяются, можно посмотреть, как на нас ходить перестали.

— А как вы думаете, Иванов сказал это специально, чтобы вас унизить?

— Вот мне это абсолютно неинтересно. Была, наверное, такая затея — внушить обществу, что перестали ходить на этих артистов, тогда, может, и вправду перестанут.

— А давно вы общались с представителями нашей власти?

— Я вам хочу сказать, что вообще за все время своей жизни наше общение можно пересчитать по пальцам одной руки, и никогда я к этому не стремился и не стремлюсь сегодня. Зачем мне с ними общаться? Меня туда не зовут. Происходило общение, когда ко мне обращались за чем-то, а не я к ним. Я у них никогда ничего не просил, за одним-единственным исключением, когда мы проводили в Казани фестиваль «Сотворение мира». Это был фестиваль, который прошел пять раз, пять лет подряд (это было во времена Медведева), он был признан самым выдающимся музыкальным событием десятилетия в Европе. И поскольку мы приглашали известных артистов из разных стран, фестиваль был затратный, а билеты туда не продавались, это была история на площади, свободный вход, 250 тысяч человек, в Казани. И один раз, когда Медведев к нам пришел в клубик (2010 год, «Ритм Блюз Кафе». — Е. М.), я ему сказал: «Поддержите наш фестиваль». Потому что сначала Казань это все поддерживала, потом Казани уже стало не хватать денег, и половина денег тогда пришла от президента, половина была от казанской мэрии. Это все было абсолютно прозрачно, подотчетно. Потом Медведев приехал на Сабантуй по приглашению Минниханова в Казань, а в этот же день по удаче и фестиваль проходил. Во-первых, я знаю, что Медведев любит эту музыку. Во-вторых, я думаю, что ему было все-таки интересно посмотреть, на что государство дало деньги. Он остался довольным, и это был первый и последний раз, когда я у властей что-то просил.

— Но вообще трудно себе представить на таком концерте, например, Путина.

— С Путиным мы рядом на концерте Маккартни сидели. Это, правда, было давно.

— Это какой был еще Путин?

— Это домедведевский еще Путин был (2003 год. — Е. М.).

— Андрей, я посмотрела вашу страницу в Facebook и должна сказать, что очень сильно ваш Facebook отличается по стилю до Крыма, до войны на Украине и после. До этого — мирный, без ругательных слов, без какашек, говна и т.д. А вот после… У меня есть ощущение напряжения и желания всех послать…

— Ну, простите, мой Facebook ровно настолько отличается, насколько наша жизнь до Крыма отличается от жизни после Крыма. Это всего лишь моя реакция на то, что происходит. И не надо из меня делать Юза Алешковского, слово «какашки» и «говно» было у меня использовано один раз в одной песне, там оно было очень к месту. Во всем остальном, в высказываниях я стараюсь быть предельно корректным и никого не обзывать, независимо от того, насколько мне эти люди близки или не близки.

— Вот «Сноб», не Facebook: «Достали! Все, достали! Господа холуи, проходимцы, приспособленцы и просто идиоты, не смейте меня учить любить родину…»

— Это еще до Крыма (ноябрь 2013 года. — Е. М.).

— А в связи с чем вас заставляли родину любить?

— Уже не помню. Это уже начались какие-то патриотические экзерсисы.

— Мне казалось, что у нас патриотизм с Крыма начался.

— Нет, еще задолго до Олимпиады. Это же все не в один день происходит.

— А на телевидение вас зовут сейчас?

— Нет.

— А на Первый канал?

— Нет.

— Это после Крыма началось?

— Думаю, что да, конечно. Ну не зовут и не зовут, елки зеленые. Мы первые 20 лет прожили без всякого телевидения и радио, ничего, никто не умер. Тогда были магнитофоны, сейчас интернет есть.

— А вы вообще телевизор смотрите?

— Я включаю его ночью, перед сном, на пять минут, чтобы посмотреть новости. Потому что надо понять, что еще где взорвалось и изменилось ли что-то кардинально в мире. Вот только за этим. Ну иногда попадаю, могу Познера послушать с удовольствием. Ночью бывают иногда фильмы неплохие.

— Ваша цитата по поводу телевидения: «На протяжении Великого поста адепты православия рекомендуют воздержание от всякого рода развлечений, в частности, смотреть телевизор. Боже, как мудро. Не смотрите эту агитпарашу».

— Я имел в виду политические ток-шоу, которые, абсолютно, как у Стругацких, включают излучатели. Те, на кого не действуют <излучатели>, это выродки. Вот на меня не действует. Я не могу этого Киселева видеть, например, биологически не могу, с этой ручкой, с попочкой, да. А кому-то, видимо, нравится. А кто-то считает, что нет оснований не доверять нашим центральным каналам. А почему мы должны не доверять?! Вот эта идея, что нас всех хотят поработить, мы в кольце врагов, она почему-то замечательно в головах пускает корни.

Месяца четыре назад одна весьма образованная женщина, работающая в каком-то серьезном офисе менеджером, начальником отдела, причем до этого в разговоре в ее рассуждениях все было нормально, сказала: «Ну, скоро же Киев будет наш, и я тогда туда поеду работать. Ну как, ну Киев же наш скоро будет!» Я понял, что надо уходить с этой темы, потому что дальше кто-то из нас головой в стенку упрется.

— А есть музыканты, с которыми вы не то что дружили, но просто общались, но эти крымско-украинские события разделили вас. Ведь теперь часть людей живет по принципу — «Крым наш» или не наш.

— Общаться я буду точно так же, как и общался. Я не живу по этому принципу.

— Но живут другие.

— Это их проблемы.

— А вы много потеряли друзей в связи с «Крым наш»?

— Друзей я не потерял вообще. У меня не так много друзей. С одним есть разногласия, еще со школьным товарищем, но мы с ним редко видимся.

— Для вас стало удивлением, что ни одна концертная площадка не согласилась провести концерт, посвященный памяти Немцова?

— Нет, совершенно нормально. Мало того, это я настаивал и уговаривал Мишу Козырева не делать этот концерт где-то на улице, в Зеленом театре…

— У Стаса Намина?

— Да. Потому что, во-первых, никогда бы там не собралось 14 тысяч человек. А полупустой зал на таком событии — это просто некрасиво. Во-вторых, это откровенный вызов на провокацию. Ну опять придут какие-то дурачки с каким-нибудь газом, с каким-нибудь плакатом, начнется драка. Вот зачем это? Если мы хотим действительно вспомнить Борю, вот есть телевизионный канал, у которого достаточно большая аудитория, гораздо большая, чем вместимость Зеленого театра, так давайте оттуда споем и скажем все, что хотим.

— Да, но телеконцерт и живой концерт на площадке — это разные вещи, это разная атмосфера…

— Там тоже будет живая музыка, никто не собирается под фонограмму работать…

— Получается, что те, для кого Крым «не наш», вынуждены отказываться от возможности провести концерт, чтобы избежать провокаций…

— Я не думаю, что такой концерт был бы лучше в данной ситуации, именно в данной ситуации. Пройдет и это. И, возможно, скорее, чем мы думаем.

— А вы не хотите баллотироваться в Госдуму?

— Упаси Господь! Зачем?

— Я думаю, что за вас очень много проголосуют.

— И что? И что я там буду делать среди этих людей?

— Но, может быть, будут еще какие-то другие люди.

— Еще двое-трое? Да перестаньте, я вас прошу. Можно я буду заниматься тем, что я люблю?

— То есть вам не предлагали?

— Боря Немцов в свое время из меня чуть министра культуры не сделал. Я его вовремя остановил. Я и Черномырдин, с двух сторон.

— Это 1997 год?

— Да, где-то так. Причем мы ему сказали одно и то же: «Боря, ты офигел», мы ему сказали, не слыша друг друга.

— А почему? Из вас бы отличный вышел министр культуры.

— Ну какой, зачем мне это нужно? Я пишу неплохие песни. Я ни черта не понимаю в этой бюрократии, и что я буду сидеть в кабинете с этими бумажками и ощущать свое собственное бессилие. Я не хочу этим заниматься.

— Бумажками могли бы помощники заниматься, а вы стратегией.

— Да перестаньте. Я ненавижу это все. Я никогда не служил, за исключением тех шести лет, когда был вынужден, спасаясь от возможной статьи за тунеядство, работать в архитектурной конторе. Я занимаюсь тем, что я умею. И, слава богу, это приносит радость не только мне, а еще большому количеству людей. И не надо меня ни в Думу, никуда больше, пожалуйста.

— С появлением уголовного дела против Pussy Riot Россия постепенно движется в сторону православного Ирана. А теперь еще к этому присоединился и ура-патриотизм. Со всех сторон духовные ценности, скрепы, оскорбления чувств верующих, а как следствие — увольнение директора Театра оперы и балета в Новосибирске, снятие из репертуара театра постановки «Тангейзер», подбрасывание к дверям МХТ свиной головы…

— Ужасно, что грабли не меняются. Все годы советской власти все время с чем-то боролись, то с сумбуром вместо музыки, то с американской заразой — джазом, то с Пастернаком, которого никто не читал, но все осуждали, то с лженаукой — генетикой. Это кончалось только тем, что мы просто еще больше отставали от мира. Потом спохватывались, бежали догонять, не догоняли. И вот сейчас мы еще больше отстанем от мира. Я не говорю, что в мире все идеально. Мне многое в мире не нравится и многое нравится, но он развивается как живое существо, по естественным законам. А мы будем недоразвиты. Нам потом все равно этот путь проходить, но с большим отставанием.

— Зато у нас есть ядерная кнопка. Мы этим очень гордимся.

— Не у нас одних красная кнопка, и я надеюсь, что об этом помнят. Причем у нас не самое совершенное оружие в мире.

— Да, но людям вдалбливают эту мысль по телевизору, и они в это верят.

— Ну что же с этим поделать? Я не собираюсь исправлять человечество даже на одной шестой части суши. Я не хочу, это бессмысленное занятие. Дай Бог, их исправит время — или не исправит. А последние 100 лет, 200 лет, 300 лет российской жизни мне не дают ощущения, что их исправит время. Тем более я не хочу тратить на это свои нервы.

— То есть вы не хотите тех людей, для которых «Крым наш», переубедить, попытаться объяснить…

— Это бессмысленно.

— Чтобы они услышали вас как авторитетного человека…

— Это бессмысленно. Я для них не авторитет, для них Киселев авторитет, а я нет. Я делаю свою работу ровно для тех, кому это интересно. У меня нет задачи понравиться всему человечеству. Я знаю в лицо 20 своих слушателей, я не знаком с остальными, но я приезжаю в любой город и вижу полный зал, значит, людям интересно то, что мы для них играем. Слава тебе, Господи. Они пришли, они получили удовольствие. И мне совершенно неинтересно каждого из них перевоспитывать на предмет Крыма, и не только Крыма. В какой-то степени в своих песнях я излагаю свое видение мира. Принимают они — хорошо, нет — ну нет.

Я болезненно воспринимаю то, что происходит со страной. Но я далек от фанаберий относительно того, что я завтра возьму и разверну мир в обратную сторону. Нет, конечно.

— По поводу страны у вас есть такая фраза: «Нас всех волокут в направлении Северной Кореи. Вчера запретили твердый сыр, завтра запретят интернет, послезавтра загранпаспорта».

— Это худший сценарий. Надеюсь, что до этого не дойдет. Я не ощущаю себя невостребованным. Мне этого вполне достаточно.

— А на Украину вы поедете?

— Мы там уже были недавно с программой «Песни про любовь», в канун 8 Марта, с «Акапелла Экспресс». Мы проехали по четырем городам. Это прошло абсолютно вне политики, вне каких-то выступлений на концертах. Люди просто, как в старые времена, когда мы туда еще ездили, пришли послушать музыку, они были очень благодарны. Мы были в Киеве, Харькове, Днепропетровске, Одессе. Мало того, на каждом концерте мы еще собирали деньги (просто коробочку ставили), и я уже знал, на что они пойдут. Они пошли на предметы туалета и детскую еду для детей-беженцев из того же Донецка. И я вам хочу сказать, что, может быть, мы не безумную сумму собрали, но было ощущение, что все в зале вставали и каждый клал туда денежку. Я сильно сомневаюсь, что где-нибудь на концерте у нас такое же количество людей встало бы и положило денежку. Встали бы, положили, но не весь зал. Это по поводу того, как на Украине относятся к тому, что происходит.

— А в России вы собирали на концертах деньги для детей Донбасса?

— Мы здесь собирали очень много, для Доктора Лизы собрали. Мне запрещали благотворительный концерт, чтобы собрать деньги, чтобы Лиза поехала в Донецк и вывезла оттуда тяжелобольных детей. Это осенью было. Только Гениева (Екатерина Гениева, директор Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы. — Е. М.) провела у себя, потому что она всех послала. А до этого три зала отказались.

Весной прошлого года у нас был концерт «Машины времени» на открытом воздухе в «Лужниках», и мы собрали для фонда Чулпан Хаматовой очень приличную сумму. Мы этим постоянно занимаемся, мы просто это не афишируем, потому что, по-моему, афишировать это не очень красиво…